Автор: Juxian Tang (juxian1972@yahoo.com)

Переводчик: Мильва (kovrova@narod.ru)

Рейтинг: NC-17, слэш

Pairing:Вернон Дурсль/Гарри Поттер

Жанр:angst

Предупреждение: педофилия, изнасилование, BDSM, насилие.

Самари: Наконец-то дядя Вернон нашел способ возместить затраты на воспитание Гарри.

Дисклаймер: Мир принадлежит Джоан Роулинг.





Мальчишка садится, неловко, осторожно, невольно морщась, и Вернон Дурсль чувствует, как кровь начинает пульсировать у него в паху. Взлохмаченные волосы мальчика падают ему на лицо, неестественно бледное, почти прозрачное. Вокруг его глаз за старыми уродливыми очками темнеют фиолетовые тени. Несмотря на жаркий день, на нем старая фланелевая рубашка Дадли, и все равно выглядит он так, словно не может согреться. Вернон подносит к губам чашку, не сводя с него глаз.

Скоро; осталось переждать этот долгий день, и снова наступит темнота. Дурацкая одежда исчезнет, и мальчик под ним будет голым и дрожащим, с гладкой и влажной кожей, с трясущимися тонкими руками. Звуков не будет – их заглушит кляп из носового платка, даже когда Вернон войдет в Гарри, когда маленькое отверстие откроется для него и тело мальчика застынет в судороге боли.

Маленький. Тугой. Горячий.

Он будет дрожать, когда Вернон станет безжалостно его трахать, с каждым толчком выбивая дух из наглого мальчишки. И в эти мгновения Вернон почувствует, что не зря воспитывал это отродье долгих одиннадцать лет. Наконец-то дерзкий щенок получит все, что заслуживает, и он, Вернон, преподаст ему урок, научит его уважению. Внутрь-наружу, внутрь-наружу. За всю его грубость, нахальство, за все проблемы, которые он создавал. За его *магию*, которая ни хрена ему не поможет, потому что ему запрещено ею пользоваться.

Кончая, он выдохнет ему в ухо, напоминая: “Ты ничто. Ты моя шлюха”, и почувствует, как маленькое тело содрогнется от судорожных всхлипываний: нос мальчика будет заложен, и он с трудом будет дышать через забитый кляпом рот. И в тусклом свете с улицы Вернон увидит серебристые потеки слез на детском лице.

* * *

“Он приходил снова, и я ничего не мог сделать. Опять. Он не бил меня. Я просто не сумел его остановить. Почему я такой слабак, такой трус? Сортировочная Шляпа ошиблась, меня нужно было распределить на другой факультет. Не знаю, на какой, наверное, я ни для одного из них не гожусь.

Он говорит, что я все это заслужил. Говорит, я только в этом и хорош. Он говорит, что растил меня, и что пришло время платить по счетам.

Я ненавижу это. Не знаю, почему он хочет делать все это со мной. Он говорит, что я сам напросился. Говорит, что я дразнил его, искушал своей... какая разница. Я не хочу вспоминать его слова.

Я же не девочка, значит, я не смогу от этого забеременеть, да?”

* * *

Рик Лерой, исполнительный директор “Билдерс Интернешнл” – очень перспективный клиент. Однажды летним вечером его приглашают на коктейль. Вернон Дурсль никогда не упустит хорошей сделки. Петунья как всегда очаровательна, а Дадли ведет себя так примерно, что Вернон не может им не гордиться. Единственное пятно на безупречной репутации семьи – этот пащенок, которого следовало запереть в его комнате. Но надо же кому-то выгребать окурки из пепельницы, пока Петунья хлопочет на кухне. Взлохмаченные волосы, дерзкие зеленые глаза за толстыми круглыми стеклами, тонкие руки торчат из рукавов просторной не по размеру футболки.

– Так говоришь, это твой племянник?

Вернон ничего не говорил, но Рик *очень* перспективный клиент.

– Вообще-то, это племянник моей жены.

– Ага. И сколько ему лет?

– Двенадцать. В следующем месяце тринадцать стукнет.

И сдался ему этот маленький паршивец? Почему-то Дадли Рик не уделяет столько внимания. Вернон фыркает и делает глоток своего лучшего виски.

В глазах Рика появляется странное сочувственное выражение.

– Недолюбливаете друг друга?

Вернон выразительно вздыхает и бросает взгляд в спину Петунье; она застыла перед стоящим на кухне телевизором, увлеченная телевикториной.

Рик улыбается.

– Я полагаю, все расходы по его воспитанию возложены на твои плечи.

– Так и есть.

Вернон ослабляет узел галстука; как приятно выпить виски после тяжелого дня. И наконец-то рядом есть человек, который тебя понимает... понимает, как это тяжело для Вернона – тратить деньги на неблагодарного мальчишку, хотя на эти же деньги можно было бы купить еще подарков для Дадли, или новую машину, или тур по Европе для всей семьи.

– Но, если подумать, этот мальчик может возместить все твои затраты, – говорит Рик.

Вернон хмурится; он не может понять. Рик смотрит на него со снисходительной улыбкой. Странный блеск появляется в его глазах, как будто он рассказал Вернону один из своих “неприличных” анекдотов: “Чем хорошо трахать шестилетнюю девочку? Тем, что ее можно перевернуть и сделать вид, будто трахаешь шестилетнего мальчика”.

– С другой стороны, – продолжает Рик, – ты ведь можешь и приберечь его для себя, правда ведь? Как в том анекдоте...

Входит Петунья с подносом, и Рик рассказывает нечто невинное.

После ухода Рика Вернон погружается в размышления. Он рассуждает о контракте, который пообещал ему Рик. Но думает он и о другом разговоре.

– Современные дети такие испорченные, верно? Конечно, ваш сын прекрасно воспитан. Но сколько вокруг менее утешительных примеров.

Петунья, на минутку присоединившаяся к их компании, с готовностью кивает, кривит лицо в знак согласия.

– Совершенно не ценят то, что для них делают.

– Вы можете всю душу вложить в воспитание мальчика, и что получите взамен?

– Даже не представляю, – ворчит Вернон.

– Я искренне считаю, что зря в наше время перестали наказывать маленьких паршивцев так, как они того заслуживают, – говорит Рик.

Это правда. Вернон никогда не наказывал мальчишку как следует, разве что стукнул пару раз. А маленький ублюдок совершенно его не уважает.

Ночью, лежа без сна под храп Петуньи и глядя на ее блестящее от крема лицо, Вернон вспоминает все прегрешения проклятого мальчишки. Совы. Письма, которые заставили его сбежать из собственного дома. Поросячий хвост Дадли. Уплывший из-под носа контракт с Мейсонами. Сломанная оконная решетка. Все унижения, потери, расходы, которые пришлось вынести Вернону.

Кто заплатит за это? Никто? Никогда?

Он встает и выходит из комнаты, не в силах оставаться в постели. За дверью комнаты мальчика темно и тихо, и почему-то это вызывает в Верноне еще бОльшую ярость. Как смеет этот мерзавец лишать его возможности наорать на него и научить уму-разуму?

Он толкает дверь и заходит. В лунном свете, падающем на голые стены и разбросанные по углам сломанные игрушки Дадли, комната кажется нереальной. Мальчик просыпается, щурит сонные глаза и торопливо тянется к лежащим на тумбочке очкам. На его выношенной пижаме не хватает нескольких пуговиц, и в прорехе Вернон видит узкую полоску гладкой кожи. Челка мальчика падает на лоб, шрам в полутьме кажется бордовым.

Может ли кто-нибудь проявить к нему интерес, удивляется Вернон. *Такой* интерес.

Он не додумывает мысль до конца, не пытается понять, что значит слово “такой”, но в это мгновение что-то меняется в нем, что-то оживает. Возникает эрекция, такая сильная, такая мучительная, какой у него давно уже не было с Петуньей. Жестокое возбуждение охватывает его. Его лицо багровеет. Он чувствует... беспокойство. Но это приятное беспокойство.

Мальчишка глядит на него, хмурясь, начинает что-то говорить:

– Что слу...

Вернон зажимает ему рот ладонью, не дав закончить вопрос, и склоняется над ним, шипя:

– Ни звука, или я сверну шею твоей проклятой пичуге.

Зеленые глаза становятся огромными и растерянными – приятно видеть мальчишку таким, знать, что наконец-то его удалось испугать по-настоящему. Рука Гарри шарит по тумбочке, и Вернон хватает ее и жестоко заламывает. Запястье такое тонкое, его так просто сломать... как ему это раньше в голову не приходило? Мальчишку, что называется, соплей перешибешь, он не сможет сопротивляться.

– И даже не пытайся наставлять на меня свою палку, я знаю, что тебе за это будет. Сразу же вылетишь из школы. Впрочем, именно этого ты и заслуживаешь.

Он отпускает руку мальчика и дает ему пощечину, такую сильную, что очки слетают с лица и падают на пол. И это так приятно – мягкая щека под ладонью, голова, дернувшаяся от удара, тоненькая струйка крови, стекающая из уголка рта.

Вид крови становится для Вернона последней каплей. Крышу сносит начисто. Он уже сам не понимает, что делает, – хватает мальчишку, переворачивает его лицом вниз и... откуда взялся в кармане его халата крем Петуньи? Крем приятно холодит пылающий член, а ягодицы мальчика кажутся гладкими и упругими, когда Вернон их раздвигает. И вот – невыносимый жар и сопротивление маленького тугого отверстия, растягивающегося от его толчков, поддающегося, принимающего его – и никогда еще ему не было так хорошо.

Мальчик не кричит – не может, его лицо прижато к подушке, наверное, он и дышит-то с трудом. А Вернон втискивается в него, и сопротивление тугого входа ослабевает, но упругий жар остается, обволакивает.

Когда все заканчивается, Вернон некоторое время лежит, навалившись на мальчика, чувствуя себя слабым и обессиленным. Дыхание мальчишки хриплое, как рыдания, и даже несмотря на придавивший его к кровати вес Вернона, он так сильно трясется, что Вернон чувствует его дрожь.

Он видит кровь на своем члене. Но ее не так уж много. Жалкий мальчишка сворачивается в комочек, обхватывает себя руками.

Перед уходом Вернон тычет пальцем в сторону клетки с уродливой белой птицей.

– Запомни. Одно слово, и эта тварь сдохнет.

Утром Петунья словно не замечает фиолетового синяка на скуле мальчика. Дадли дразнит его, но Гарри безучастно молчит, уткнувшись взглядом в пол.

Он ничего не говорит. Он не жалуется. Да и в любом случае Петунья ему не поверит.

* * *

“Сегодня я сказал Хедвиг, чтобы она улетала и не возвращалась. Если ее не будет здесь, может, мне удастся его остановить. Но она вернулась. Глупая птица.

Я не хочу, чтобы он причинил вред Хедвиг. Я боюсь, что он, как грозился, не отпустит меня в школу. Наверное, он врет. Я не хочу, чтобы он приходил. Пожалуйста, пожалуйста, пускай он не приходит больше, я сделаю все, я буду делать все домашние задания, я буду вежливым со всеми, только пожалуйста, пожалуйста, пусть он перестанет приходить.

Я ненавижу сидеть в темноте и дожидаться его. Он выкрутил лампочку. Говорит, что электроэнергия дорогая.

Я ненавижу стирать эти простыни. Я ненавижу его. Я ненавижу себя. Мальчик-Который-Выжил. Никто не знает о том, что я позволяю ему делать с собой. Никто не знает, какой я слабый. Если узнает Дамблдор... а он ведь все знает, правда?... может, он сумеет это остановить. Но я не могу сказать ему, он не должен знать о том, какой я слабак, как я все порчу.

Только, пожалуйста, пусть это закончится”.

* * *

Это продолжается. Вернон с трудом дожидается ночи, когда его жена и сын засыпают. Он выучился ходить по коридору так тихо, что ни одна половица не скрипнет. Однажды, в самом начале, мальчишка попытался забаррикадировать дверь. Но Вернон пообещал медленно ощипать его птицу, а затем выпотрошить живьем у него на глазах, и эта угроза сработала. С тех пор паршивец даже не пробует сопротивляться.

Он старается не плакать, когда Вернон входит в него... но всегда плачет. Его слезы соленые на вкус. У его пота приятный и теплый запах. Его кровь пахнет солью.

– Ну и как, успешно перевоспитываешь твоего непослушного племянника? – однажды спрашивает Рик, пригласив Вернона в свой офис якобы для того, чтобы обсудить условия контракта. Он предлагает Вернону очень дорогой коньяк красивого темно-янтарного цвета в большом округлом бокале. В глазах Рика *понимающее*, слегка ироничное выражение, и, почти против воли, Вернон откровенно отвечает:

– Да, я нашел способ приструнить его.

– О. – Взгляд Рика меняется. – Приятный способ?

– Куда приятнее, – говорит Вернон.

– Не хочешь заглянуть ко мне в эту субботу? И, конечно, прихвати с собой племянника.

Вернон согласен поехать к нему... почему бы нет?

В субботу Дадли все утро ноет из-за того, что *его* не берут.

– Почему ты не можешь взять его с собой? – сварливо спрашивает Петунья.

– Не лезь не в свое дело, женщина, – отрезает Вернон. – Мальчишка будет подносить коробки с образцами, когда я стану рекламировать товар.

Но мальчик знает. Он сидит на заднем сиденье тихо, как мышка, его лицо очень бледное, вокруг глаз темные тени. Наконец-то он утратил этот заносчивый, дерзкий взгляд, это зазнайство, которого он нахватался в своей проклятой школе. Он кажется нездоровым. Похоже, он хочет казаться меньше, чем он есть на самом деле, хочет стать невидимым.

На его лице больше нет синяков. Все они спрятаны под одеждой.

День в доме Рика становится настоящим открытием. Рик показывает такие вещи, что Вернон даже и представить себе не мог, насколько они ему понравятся. Как порка, к примеру, когда мальчик лежит у него на коленях, а Вернон вымещает на нем свою злость, видя, как маленькая попка краснеет, а затем покрывается черно-фиолетовыми кровоподтеками. И трение – о, это потрясающее ощущение, когда мальчишка извивается, пытаясь уклониться от ударов, и слезы струятся по его лицу.

Рик показывает, как играть с сосками мальчика. “Такие крошечные и нежные”, – говорит он, выкручивая их пальцами. Лицо Гарри искажается от боли.

Рик спрашивает, научил ли Вернон сучонка делать минет. Вернон краснеет. Он только читал об этом и видел в порнографических фильмах. Петунья никогда бы...

Но сучонок все делает, как надо. Он стоит на коленях и глядит на Рика своими огромными зелеными глазами, в то время как нависший над ним Рик говорит ему:

– Если ты только посмеешь... если я только почувствую твои зубы, мальчик, я засуну кулак тебе в дырку до самого желудка.

И мальчишка подчиняется. Он давится и задыхается, слюна стекает по его подбородку, слезы льются из глаз, и его горло мучительно сжимается, когда Рик вталкивает свой член ему в рот.

* * *

“Что он делает со мной, что они делают со мной... Я не могу писать об этом. Я не хочу даже думать об этом.

Я такой трус. Почему я не могу остановить их?

Иногда я хочу, чтобы кто-то узнал. Только для того, чтобы кто-нибудь пришел и прекратил все это. Даже если надо мной будут смеяться, даже если узнают, какой я слабак. Но нет, я не могу. Я не могу никому сказать.

До возвращения в школу еще тридцать восемь дней. Я больше не могу. Это так долго”.

* * *

Это входит в привычку. Будние дни только для Вернона – каждую ночь узкие бедра раздвигаются для него, и судорожные вздохи сопровождают каждый его толчок. Других звуков мальчик не издает. Днем он тоже очень тихий и движется как лунатик. Ходит он так, словно ему все время больно, так медленно, так осторожно... к радости Дадли, который стал слишком толстым, чтобы гоняться за ним по всему дому, а теперь гоняться и не приходится.

Иногда на члене Вернона не бывает крови, но чаще всего она есть.

Время от времени он задумывается о том, не заподозрила ли чего-нибудь Петунья. Мальчик сам отстирывает от крови свои простыни и белье, но какие-то следы все равно остаются. И Вернон ни разу не переспал с ней с начала лета. Впрочем, она, небось, только радуется, при ее-то фригидности.

Каждую субботу они едут к Рику. И у него там такие вещи... игрушки... что Вернон краснеет при одной только мысли о них: зажимы для сосков, фаллоимитаторы, кожаные ремни, чтобы привязывать мальчика, и плетки...

Иногда приходят и друзья Рика. Вернон обнаружил, что наблюдение со стороны может доставлять почти столько же удовольствия, как и участие. Когда сучонка ставят на четвереньки, чтобы поиметь с двух сторон, и его голова начинает двигаться вверх-вниз, а очередной член впихивается в его красную после порки задницу, Вернон без всяких усилий доводит себя до головокружительного оргазма.

И иногда на обратном пути он бывает так возбужден, что останавливается в каком-нибудь уединенном месте и берет мальчика на заднем сидении, торопливо и жестоко, слушая его хриплые, рваные вздохи.

* * *

“Сегодня был мой день рождения, и он приходил снова. Пожалуйста, пожалуйста, пусть все это прекратится.

Я никому не могу рассказать. Я не могу рассказать Рону. Он и представить себе не сможет, что я позволяю им делать это со мной. Я пишу, пишу, а потом сжигаю все письма, я не могу их отправить. Потому что никто не должен об этом узнать.

По-моему, со мной что-то не так. Сегодня я пИсал кровью. Это, наверное, из-за того, что они сделали в прошлый раз. Может быть, я умру. И тогда все закончится”.

* * *

– Помнишь, я говорил тебе, что на мальчишке можно подзаработать? – спрашивает Рик. Однажды он уже дал Вернону денег, в знак благодарности от друзей, как он это назвал. – Можешь куда-нибудь сплавить жену с сыном на выходные?

Начало нового учебного года все ближе, так что Вернон хочет извлечь из сучонка как можно больше удовольствия.

– Думаю, да. Я уговорю их съездить в Лидс, к школьной подруге Петуньи.

– Так и сделай, – говорит Рик. – И мы тогда повеселимся.

Утром в субботу Вернон говорит это мальчику.

– Мы устраиваем прием, и не вздумай подвести меня, сука. Я пригласил больших людей.

Рик сказал еще, что они могут стать выгодными клиентами, если ему удастся их ублажить.

И тогда мальчик шепчет своим болезненно хриплым, тихим голосом:

– Пожалуйста. Пожалуйста, не надо.

Вернон не верит своим ушам. Мальчишка сошел с ума. Неужели он думает, что вправе приказывать Вернону? Думает, что Вернон подчинится?

Паршивец бледнеет, когда Вернон хватает его, сжимает его руку и шепчет ему прямо в лицо:

– Заткни свою пасть, мальчишка, или ты хочешь, чтобы я проучил тебя?

И, как это часто бывает, злость сразу же сменяется совершенно другим чувством, и Вернон видит, что Гарри замечает это, и в его глазах появляется знакомое обреченное выражение.

Вернон толкает его, наклоняет над спинкой кровати, стаскивает мешковатые штаны. Внизу гудит радиоприемник Петуньи, а из комнаты Дадли доносятся пронзительные звуки игровой приставки.

Следом снимаются застиранные трусы вместе с окровавленной женской прокладкой, которыми пользуется мальчишка, чтобы не пачкать одежду.

Дырочка окружена засохшей кровью, и мгновение Вернон смотрит на нее, как зачарованный. Вот, что он сделал; вот то, что он сделает снова.

Затем он входит, на этот раз без смазки – обойдется сучонок, и он обходится, только его вздохи становятся более хриплыми... и да, он такой тугой, такой горячий, с такими узкими бедрами, с такой гладкой задницей, и кровать тихо поскрипывает с каждым толчком, и кровь шумит у Вернона в ушах, заглушая дыхание Гарри.

Под старой футболкой соски мальчика все еще припухшие, очень нежные, его бросает в дрожь, когда Вернон сжимает их и выкручивает, и мальчик дрожит и стискивает зубы, но не кричит.

Вечером после отъезда Петуньи и Дадли мальчишка стоит посреди гостиной в наряде, который принес с собой Рик. Черный пояс с подвязками и длинные черные чулки (такого маленького размера, удивляется Вернон, для кого их шьют, для девочек?) В черных туфлях Петуньи ноги мальчика кажутся длиннее и еще тоньше. Крохотный черный лифчик прикрывает его грудь, соски просвечивают через тонкое кружево.

Его лицо такое бледное, словно он вот-вот упадет в обморок, и взгляд безумный, но губы яркие и припухшие, воспаленные после всех этих многочисленных минетов.

Вернон оглядывается по сторонам. Их здесь пятеро, не считая его и Рика. Всего семь; он начинает нервничать. Разве не многовато? Но Рик говорил, что все будет путем. И все ведь заплатили, кругленькую сумму, которая позволит ему, Петунье и Дадли съездить в Испанию на Рождество.

Так что он выбрасывает эти мысли из головы и пьет, и Рик прав – все идет как по маслу. Пару часов спустя он даже не вспоминает о том, что его что-то беспокоило.

Лифчик мальчика стянут вниз, открывая воспаленные соски. Вокруг левого – круглый отпечаток зубов, и струйка крови стекает по ребрам Гарри.

Они шлепали его по очереди, и его зад, бедра и поясница уже не красные, а фиолетовые – один сплошной синяк. Чулки изодраны, туфли давно исчезли. У мальчика остекленевший взгляд. Он тихо стонет, когда очередной гость выходит из него и передает его своему компаньону. Мужчина хватает его за бедра и насаживает на свой вздыбленный член.

Мягкий член мальчика и маленькие яички посинели и распухли – так часто их щупали. Вернон не думает, что мальчика пытались возбудить, просто парням нравится с ним играться. Покрытая синяками грудь Гарри движется так странно, словно ему трудно дышать.

Вернон смотрит, как мужчина качает бедрами, трахая мальчика... и поэтому ничего не замечает. Не слышно ни звонка, ни стука в дверь. Просто все внезапно замолкают и поворачиваются к двери.

– Эй, – нахмурившись, говорит Рик. – Кто ты такой, мать твою?

Вернон тоже глядит на вошедшего, и он уже знает ответ, понимает все сразу – и это даже хуже, чем соседи, хуже, чем полиция. Он знает. Это один из “тех”.

Откуда-то “те” узнали; и один из них пришел за мальчиком.

Один из них, в странном черном одеянии, с грязными черными волосами, падающими на суровое лицо... и в его руке палочка, чертова палочка. Но сильнее всего Вернона пугает выражение холодных черных глаз. Он никогда еще не видел в чужих глазах такой неумолимой и смертельной угрозы.

Гарри падает на пол, когда его “клиент” вскакивает, и неожиданно глаза мальчика широко распахиваются, он издает испуганный, горестный вопль, сжимается в комок, подтягивает коленки к груди... и на его лице возникает очень знакомое выражение, которое Вернон видел множество раз. Словно мальчик хочет исчезнуть, оказаться где угодно, только не здесь.

Затем черный человек поворачивается к Вернону, и мир начинает рушиться.

* * *

Гарри сидит на полу, закрыв глаза, обхватив руками колени, стараясь казаться как можно меньше. Это никогда не помогало, но он все равно пытается. Он хочет, чтобы ничего этого не было. Он не уверен, что хотел бы потерять сознание, потому что ничего не изменится, он просто перестанет чувствовать. По крайней мере, больше не будет больно, мучительная, ноющая боль в самых постыдных местах пройдет.

Это профессор Снейп. Он здесь. Почему, почему это обязательно должен быть Снейп? Гарри так часто мечтал о том, что кто-то придет и спасет его, но никогда не хотел, чтобы это был именно он. Это... это еще хуже. Снейп видит его таким... господи, этот лифчик, эти чулки... “Мистер Поттер. Наша новая знаменитость”.

Шлюха, шлюха, сучонок, маленькая сучка, сладкие губки, мне нравится твоя тугая дырочка, да, поплачь для меня, да...

Он слышит шум падения тяжелого тела, и кто-то просит, умоляет... он тоже просил, но это ничего не дало. Он умолял, как шлюха, как слабак, он не унижался перед Томом Риддлом, но умолял дядю Вернона... “Слава – это еще не все, мистер Поттер”.

Прохладная рука ложится ему на плечо, и он судорожно вздрагивает, разрываясь между желанием сжаться еще сильнее, или увернуться и броситься наутек. А затем что-то темное и теплое укутывает его, и эта темнота приятная и утешающая, и он чувствует себя в безопасности, он плывет... И темнота шепчет голосом Снейпа слова, которых Гарри не понимает и не хочет понимать.

Густые тени скользят в теплом и оранжевом свете. Он знает это место – эти безупречно белые занавески, которые он видит, лежа на животе, прижимаясь щекой к гладкой прохладной наволочке. Очки сняты, так что все вокруг как в тумане, но он различает движущуюся за занавеской тень.

– Ему отбили почки, – говорит мадам Помфри. – Сволочи. И два ребра сломаны. Не говоря уже обо всем остальном.

Появляются другие тени, высокие и черные. Гарри слышит голос, который привык ненавидеть, но почему-то сейчас от звуков этого голоса он чувствует себя спокойнее и увереннее.

– Я сделал все, как ты велел, Альбус, ты ведь запретил мне причинять вред этому... этому *магглу*. Так что я слегка промыл ему мозги, чтобы впредь ему и в голову не пришло заниматься чем-то подобным. Впрочем, он и не сможет. Но раз уж про остальных речи не было...

– Хорошо, Северус, – в голосе Дамблдора слышна печаль и усталость. – Я так и знал, что ты все сделаешь правильно.

– Я все еще не понимаю, почему он должен там оставаться. Если бы не бумага, которую принесла его сова, мы бы никогда не узнали...

– Так безопаснее, – отвечает Дамблдор. – Ему нужна вся защита, которую мы можем ему дать, особенно когда Блэк рыскает по округе и ищет его.

Снейп фыркает, как рассерженный кот.

– Он проснулся, – сообщает Помфри. Гарри видит, как она подходит к его кровати и склоняется над ним. – Вот, молодой человек, бери в рот и глотай.

Это всего лишь зелье, она говорит о зелье. Оно горькое, и Гарри закашливается, но глотает с облегчением, потому что на мгновение он подумал... что вернулся туда.

Занавеска раздвигается, и за ней появляется директор в роскошной ярко-голубой с золотом мантии. За ним темной и узкой тенью стоит Снейп с поджатыми губами. Его черные глаза на мгновение ловят взгляд Гарри. Затем Дамблдор загораживает его собой.

Блекло-голубые глаза Дамблдора очень добрые, и он очень осторожно прикасается к плечу Гарри. Гарри с трудом поднимает голову, он знает, почему его голос звучит хрипло, но он слишком устал, чтобы чувствовать стыд.

– Что со мной будет дальше, сэр?

– С тобой все будет в порядке, Гарри, – говорит Дамблдор. – Все будет в порядке.

Затем он поднимает палочку, и, прежде чем все меркнет перед глазами, Гарри успевает услышать:

– Я не хочу, чтобы ты это помнил, Гарри. Ты нужен нам без ущерба.



КОНЕЦ