Автор:Juxian Tang (juxian1972@yahoo.com)

Перевод:Мильва

Рейтинг: NC-17, слэш

Pairing:Северус Снейп/Гарри Поттер

Summary: Однажды Северус отшил своего ухажера, а расхлебывать все это пришлось Гарри Поттеру через двадцать с лишним лет.

Disclaimer:Персонажи принадлежат Дж. К. Роулинг. (Я – не я, и лошадь не моя)



Я обнимаю его, когда все заканчивается. Несколько минут он лежит неподвижно, словно марионетка с обрезанными нитями; только его грудь, блестящая от пота, тяжело вздымается, как будто ему не хватает воздуха. А потом он начинает дрожать так сильно, что это похоже на спазмы, и его зубы стучат, хотя он и пытается их сжимать. Я обхватываю его руками и удерживаю, и его дыхание, неровное, влажное, похожее на рыдания, отдается эхом в моей грудной клетке. Он хочет высвободиться, отталкивает мои руки, пытаясь встать - как будто ему бы это удалось; но я не опускаю его, и, наконец, дрожь стихает, постепенно ослабевает до легкого трепета, и он снова обмякает в моих объятиях.

Я разжимаю руки и пристально смотрю на него. Его лицо – сплошные контрасты: совершенно белая кожа, а губы синеватые и потрескавшиеся, и огромные темные тени вокруг запавших глаз. Я убираю прядь влажных волос с его лица.

– Уходи, Поттер, – говорит он. – Все закончилось.

– Ты уверен?

Он очень медленно устремляет на меня взгляд ужасно усталых глаз. И надменно вскидывает голову. Усмешка появляется на его губах, такая слабая, что я каменею от боли и не разжимаю кулаков, чтобы не притронуться к нему снова.

– Уверен в чем? Что я хочу выставить тебя за дверь?

– В том, что все закончилось, – терпеливо отвечаю я. Мне тяжко; сил не хватает даже на то, чтобы поменять положение, и даже малейшие движения причиняют боль.

Он глядит в потолок, словно увидел там что-то ужасно интересное.

– Да, закончилось. До следующего года.

Я хочу сказать: “Хорошо”, и не могу себя заставить. Скатываюсь с кровати, опускаю ноги на пол, и камни под ступнями кажутся холодными, как лед. Я шарю руками по тумбочке, пока не нащупываю оправу очков. Надеваю их, и зрение наконец фокусируется.

Он не смотрит на меня; лежит неподвижно, только дрожь пробегает по его телу снова и снова, и мышцы судорожно сокращаются. Он в ужасном состоянии. Мне делается дурно, когда я гляжу на него: рот в крови, губы сухие и растрескавшиеся, а кожа покрыта темными пятнами синяков (большинство из них он сам себе наставил, когда натыкался на мебель до моего прихода, но некоторые из них – моя работа, как вон те, на бедрах, фиолетовые и синие). Я пытался быть осторожным, но что я мог сделать?

Ниже лучше не смотреть, я и так знаю, что там увижу. На простынях полно крови, но еще больше – на его ногах, где красное смешивается с белым.

Кажется, я слишком шумно сглотнул.

– Ты когда-нибудь прекратишь пялиться на меня, Поттер, и оставишь в покое? Можешь больше не издеваться над своими чувствами.

Он по-прежнему не смотрит на меня; в его голосе звучит пронзительное, отчаянное стремление себя защитить, и меня бросает в жар. Он ничего не понимает, как и всегда.

Я беру одеяло и укрываю его. Он слегка дрожит, но, по-моему, немного расслабляется. Похоже, ему хочется поблагодарить меня; в его глазах появляется задумчивое выражение, но нет, куда там – он же скорее сдохнет, верно? Короче, он просто облизывает губы и продолжает молчать.

Больно видеть, как его язык скользит по искусанным, пересохшим губам. Я оглядываюсь: в комнате не осталось ни одной целой посудины, мне еще повезло, что я не наступил на осколки. Я иду в ванную и приношу эмалированную кружку с эмблемой Слизерина.

Он тянется к ней, его рука ужасно дрожит, но он даже не замечает этого. Я сажусь на постель, поддерживаю его голову и подношу кружку к его губам. Он пьет быстро и жадно, отхлебывая, как ребенок, струйки воды текут по его подбородку, и впервые его глаза широко распахиваются и теряют свое непроницаемое выражение.

Я не свожу глаз со стены над его головой, иначе я не смогу этого вынести; мне хочется что-то сделать, швырнуть кружкой в стену, кого-то ударить, кого-то убить – кого-то, кто сделал это с ним...

Я чувствую, как он напрягается, пытаясь не опираться на мою руку - и проигрывает сражение. Я ставлю кружку на тумбочку и укладываю его на подушку. Его дыхание все еще резкое и неровное, грудная клетка поднимается и опускается под одеялом, но веки слипаются, как будто у него нет сил, чтобы держать глаза открытыми.

– Тебе нужно в лазарет, – говорю я. – Я позову мадам Помфри.

Целительные чары нельзя было использовать, пока это не закончилось, но сейчас уже можно.

Ледяная рука с силой отчаяния сжимает мое запястье, и черные глаза глядят на меня с холодной ненавистью

– Нет, Поттер. Ты никого не будешь звать.

Он чуть не ломает мне руку... и, по-моему, даже не замечает этого; в его глазах такое мучительное напряжение, словно он вкладывает в этот взгляд всю свою жизнь, пытаясь подчинить меня своей воле. Наверное, он и впрямь считает, что от этого зависит его жизнь... или гордость – для него это почти одно и то же, а после этой ночи от его гордости осталось так мало, что он не может потерять остальное.

– Ты делаешь мне больно, – ровным голосом говорю я.

Я вижу, как он берет себя в руки и с явным усилием отпускает мое запястье. Но выражение его глаз остается таким же незащищенным, и это что-то говорит о человеке, который любит разглагольствовать о “дураках, не умеющих контролировать свои эмоции”.

Он выглядит сломленным... разбитым... и поэтому я не могу сделать то, что должен.

Я не могу ранить его еще сильнее.

– Тебе что-нибудь нужно?

Он глядит на меня настороженно, словно очень больное животное, которое я пытаюсь приручить, а затем кивает.

Получив указания, я подхожу к шкафу. На полках осталось пять или шесть сиреневых пузырьков. Неужели он собирался выпить и их? И если бы выпил, то был бы сейчас жив?

Я беру другие – зеленый, белый и желтый, и ковыляю обратно в спальню.

– Ты не мог бы оказать мне услугу и одеться, Поттер?

Я гляжу на себя; ах, да, я и забыл. Уже собираюсь отпустить шутку, типа “как будто ты что-то не успел разглядеть”, но слова застывают у меня на губах.

Интересно, как скоро я оклемаюсь. Я-то думал, после Вольдеморта меня уже ничем не прошибешь. Оказывается, я ошибался.

Иду в ванную и надеваю его банный халат, затем возвращаюсь и подношу пузырьки к его губам, один за другим. Он выпивает их, слегка морщась, и я понимаю, что это и впрямь что-то очень противное.

Он вздергивает подбородок и, похоже, слегка оживает. Теперь в его взгляде ясно читается: “дверь там, Поттер”. К сожалению, я не понимаю намеков.

Я беру палочку.

– Позволь. – Я за последние несколько месяцев кое-чему научился у мадам Помфри, так что не такой уж я невежда. Воздух искрится от исцеляющих чар и пахнет озоном, когда я провожу палочкой над его телом. Он снова вздрагивает, и я замечаю, как он комкает простыню под одеялом.

Не очень хорошо получилось, но это лучше, чем ничего.

Под конец я накладываю очищающие чары на постельное белье и собираю с пола битое стекло вместе с разлитыми зельями и прочим мусором.

– Ох, Поттер, – говорит он таким мерзким голосом, что я невольно напрягаюсь. – Ты просто находка. А теперь, когда твой очередной подвиг завершен...

Сволочь. Ну почему он такая сволочь, что когда я гляжу на него, у меня рука чешется дать ему пощечину?

Я быстро перебиваю, пока он не успел закончить фразу, почти кричу:

– Как часто это бывает?

Слава Мерлину, он заткнулся. Хоть не придется его проклинать... а то еще запретит мне пользоваться палочкой в его присутствии.

На его лице появляется вздорное, самодовольное выражение, словно он хочет спросить, действительно ли все вокруг такие дураки, или просто притворяются, чтобы позлить его. Он меряет меня взглядом запавших глаз, а затем отвечает:

– Я же сказал, Поттер. Раз в году.

Вот именно что сказал; поэтому я и спрашивал.

– А когда началось?

Он отвечает автоматически, не успев сообразить, что как раз этого я и не знаю.

– Летом после пятого курса.

Кажется, я побледнел: такого я представить себе не мог. Любой ответ был бы плох, если подумать, но... сколько ему было? Пятнадцать, шестнадцать без малого?

Он был моложе меня.

Я вспоминаю тощего, злого мальчишку, которого видел в думоотводе, когда учился на пятом курсе, и злость накрывает меня гигантской волной. Е-мое... он же был совсем пацаном... Кто мог с ним сделать такое...

Меня охватывает ужас.

Мой отец, Сириус... они ведь не причем, правда? Они не любили его, но не могли обойтись с ним... так подло, так низко... так жестоко? Не могли, да?

– Кто это сделал?

– Поттер. – Он шипит на меня, пытается сесть, его лицо еще белее, чем раньше, и совершенно безумное. – Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы... и с чего ты взял, что я на них отвечу?

Потому что я помог тебе сегодня, – лихорадочно думаю я, – потому что без меня ты бы сдох на хрен в твоей гребаной ванной.

Ну, может, и не сдох бы, раньше ведь как-то выживал. Но все равно чуть не помер.

– Оставь меня в покое, Поттер. – Его голос звучит как-то сдавленно, и смотрит он на меня со жгучей, нескрываемой ненавистью. В чем-то я его понимаю; он делает все, чтобы сохранить свою тайну. Если бы это не было так важно для меня...

– КТО ЭТО СДЕЛАЛ?! – кричу я. – Хочешь, чтобы я применил к тебе легилименцию? Я могу, ты же знаешь, и, по-моему, ты не в том состоянии, чтобы сопротивляться!

Его лицо белое, как мел, глаза такие черные... а когда он отвечает, его голос кажется почти бархатным.

– Посмотрим, Поттер. Можешь попробовать.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не схватить его и не встряхнуть как следует – сделать то, о чем потом пожалею. Он это замечает, и на его лице появляется такое самодовольное выражение, что мне хочется стереть его своим кулаком.

Надо бороться с ним его же оружием.

– Отлично, – говорю я, сжимая руки за спиной. – В таком случае я пойду к Дамблдору и спрошу у него. Мне он скажет. И он ведь все знает, правда?

Вот теперь он выглядит так, словно и впрямь получил пощечину; он кусает нижнюю губу, из нее снова начинает течь кровь, а мне хочется протянуть руку и остановить его. Затем он уступает. Мой триумф омрачен, но мне и в самом деле нужно это узнать.

– Ладно, Поттер. Ответ такой – это был друг моего отца. Теперь ты от меня отцепишься?

Я сажусь на постель... или скорее падаю. Вся моя сила ушла. Я получил ответ, и, конечно, испытываю облегчение. Но самым сильным чувством в моей душе остается раскаяние.

Вот так всю жизнь – делаю что-то, а потом раскаиваюсь. Особенно, когда дело касается его.

Я подозревал, что он служит Вольдеморту, обвинял его в гибели Сириуса, потом снова думал, что он переметнулся на сторону Темного Лорда. Мне еще повезло, что я не испытываю по отношению к нему такого сокрушающего чувства вины, как к Седрику, Сириусу и Хагриду, потому что у них я уже никогда не смогу попросить прощения.

Хотя бы со Снейпом не все потеряно.

Я вздыхаю, лезу под одеяло, нащупываю его руку и пожимаю ее. Я делаю это почти машинально, не думая. Его ладонь очень холодная, и какое-то мгновение она лежит в моей руке, словно так и должно быть, а затем он начинает вырываться.

Я его не отпускаю.

– Что ты делаешь, Поттер?

– Почему он это сделал? – спрашиваю я.

Наверное, пару лет назад я и спрашивать бы не стал – для меня все было бы ясно: скорее всего, этот человек был пожирателем смерти, а следовательно, он способен на все, даже на самое страшное. Теперь-то я понимаю, что не все в жизни так просто.

Снейп бросает на меня презрительный взгляд, и я думаю, что сейчас он снова начнет меня выгонять. И второй раз спрашивать я не буду – не буду больше любопытствовать. Я не стану вмешиваться в его личную жизнь, хотя то, что случилось сегодняшней ночью, было самым худшим вмешательством.

Похоже, он слишком устал, чтобы спорить. Но затем он начинает говорить, и я думаю, что, наверное, он действительно хочет выговориться.

– Моя мать к тому времени уже умерла. Он приходил в гости к отцу. Они оба считали меня голубым... называли “маленьким педиком”. Он решил, что раз я предпочитаю мужчин, то с радостью соглашусь на его предложение... ухаживал за мной, по-своему.

Он говорит глухим, но твердым голосом, и что-то сжимается во мне; я не хочу, чтобы он продолжал... но мне необходимо это услышать.

Я не спрашиваю, действительно ли он предпочитает мужчин. Я не мог не понять этого из намеков, которые бросал Сириус, и из слов остальных... особенно после того, как узнал то же самое о себе.

Но сейчас речь не об этом.

– А ты? – спрашиваю я. – Тебе-то он нравился?

По-моему, он даже не слышал моего вопроса; по крайней мере, не огрызнулся и не послал. Его голос кажется отрешенным и каким-то задумчивым.

– Мне кажется, я был смущен. Я сам не знал, чего хотел. Мне льстило его внимание... я мало кому нравился, ты же знаешь.

Вроде бы знаю; похоже на то, если судить по омуту памяти и его воспоминаниям.

Я вспоминаю его отца, грузного, неопрятного грубияна... ну, вылитый ублюдок. Значит, его сын – голубой, а его друг – настоящий мужчина, так что ли?

– Потом он сказал, что я сам его довел. Наверное, так оно и было. Он что-то сказал мне в присутствии своих приятелей, вроде как поинтересовался, готов ли я, а я струсил. Он сказал, что я обосрал его в ответ, унизил его.

В это я могу поверить; у него потрясающая способность бить в самое уязвимое место... иногда мне убить его хочется... нет, не иногда, а очень даже часто.

– Он сказал, что я об этом пожалею. Что сам буду его умолять.

Его голос, слабеющий с каждым словом, совсем умолкает, и неожиданно мне становится страшно.

– Эй. – Я прикасаюсь к его лицу. Его кожа влажная и очень холодная. Меня охватывает паника. – Эй!

Черные глаза глядят на меня с неодобрением.

– Меня зовут не “Эй”, Поттер. И ты должен называть меня "сэр" или "профессор"...

Слова обрываются, и невольная усмешка сползает с моего лица.

– Ты в порядке? – осторожно спрашиваю я. – Ты такой холодный. По-моему, ты слишком много крови потерял.

– Нет, – отвечает он. – Просто замерз. Так всегда бывает. Поверь, я знаю.

Гм, поверить... интересное предложение, особенно от него.

– Мадам Помфри... – начинаю я.

– Если ты попытаешься притащить ее сюда, – выплевывает он, – то и шагнуть к двери не успеешь, как я наложу на тебя заклятие забвения.

– Значит, я должен остаться с тобой? – Только что он говорил мне совершенно другое, но то, что я подловил его на отсутствии логики, почему-то меня не радует.

Он выглядит рассерженным и смущенным... и очень, очень уставшим.

– Мне без разницы, Поттер. Просто... я не должен спать... холодно...

Наверное, это самая откровенная просьба о помощи, которую можно от него услышать. Я вздыхаю: вот уж тупой, упертый, невыносимый сукин сын.

– Если ты мне соврал, я тебя убью, – обещаю я и залезаю к нему под одеяло.

Не знаю, как он до сих пор сдерживался, но в это мгновение его контроль над собой ослабевает, и его так трясет, что мне становится жутко. Он ужасно холодный, совсем закоченел, и я торопливо распахиваю халат и прижимаюсь к нему – кожа к коже. А раз уж он не возражает, значит, совсем все паршиво.

– От Мальчика-Который-Убил-Сам-Знаешь-Кого... это серьезная угроза, – шепчет он.

Я усмехаюсь.

* * *

Десятью часами раньше

Это лучший день рождения в моей жизни. Я говорю это всем, кто оказывается поблизости – некоторым даже по два и по три раза. Я чувствую себя слегка пришибленным, счастливым и пьяным, но это простительно. Великий день, как-никак.

Никогда бы не подумал, что буду отмечать свой день рождения в Хогвартсе. Это все Дамблдор, но в отличие от многих его идей, именно эта удалась на славу. Он предложил отметить сразу три события – поражение Вольдеморта (в “Ежедневном пророке” этот праздник уже обозвали Днем победы), выпускной и мой день рождения.

В мае школа была закрыта из-за постоянных нападений пожирателей смерти, так что учебный год продлили на месяц. Мы проучились до конца июля, но, наконец, Т.Р.И.Т.О.Н.ы остались позади... и не спрашивайте, что было легче – сдать экзамены или убить Вольдеморта.

А теперь в Большом зале Хогвартса огромная толпа народу, и все разговаривают, едят, пьют и танцуют. Людей столько, что у меня голова идет кругом, а ладонь немеет и распухает от многочисленных рукопожатий.

Хотя праздник и сборный, специально для меня испекли огромный торт с восемнадцатью свечами и розовой надписью “С днем рождения, Гарри”. Я получил столько подарков, что Дамблдор выделил для них отдельную комнату, а совы все прилетают и прилетают – я вижу, как они рассекают над Большим залом с привязанными к лапам яркими свертками.

Как будто все мечты моего детства сбылись одновременно.

Но я чувствую странную тяжесть в груди каждый раз, когда смотрю на толпу, и не сразу понимаю, в чем причина... а еще через некоторое время убеждаюсь, что надеяться не на что. Он не пришел. Проигнорировал праздник, торжество – как всегда в своем репертуаре.

Впрочем, раньше он не позволял себе пропускать Хогвартские мероприятия. Это что-то новенькое.

Должно быть, причина в моем дне рождения, – уныло думаю я и чувствую, как пунш, который так мне нравился, становится кислее прямо на глазах. Ну разве может он праздновать день рождения проклятого Мальчика-Который-Выжил? А я-то думал, что у нас с ним появилось что-то общее. После стольких лет взаимной ненависти... после последней битвы, которую мы оба пережили... после того, как я повзрослел настолько, чтобы понять, что важно, а что не важно...

Похоже, он так и не повзрослел.

Сукин сын; мелочный, завистливый ублюдок.

Можно подумать, я соскучился по Снейпу, – говорю я себе. – Радоваться надо, что его здесь нет. Он способен испортить любой праздник своей мрачной физиономией и мерзкими замечаниями. Наверное, голову лениво было вымыть, вот и не пришел.

Но я вновь и вновь высматриваю в толпе его черную мантию, и горькая обида растет в моей душе.

Я думал, мы с ним лучше узнали друг друга за последние несколько месяцев, увидели друг в друге то, чего не замечают остальные. Я думал, он уже забыл всю эту чушь о том, что “слава – это еще не все”.

Я думал... он даже нравился мне немножко, насколько он вообще может нравиться.

А теперь он вот так вот взял и не пришел! Как будто я хотя бы раз в жизни не заслужил нормального дня рождения.

– Устал, Гарри? – спрашивает Дамблдор, поймав меня за руку и не позволив выронить пустую чашку из-под пунша. – Ты как будто не в своей тарелке.

Я устал и, наверное, перепил, потому что с горечью отвечаю:

– Я так ему отвратителен, что он даже видеть меня не может, да? Думает, мне нужен этот день рождения только для того, чтобы покрасоваться перед публикой?

– Ты о ком, Гарри?

Лучше бы я промолчал и не валял дурака.

– О Снейпе.

Теперь уже поздно язык прикусывать.

– О профессоре Снейпе. – Дамблдор глядит на меня с сочувствием, словно видит все, что творится у меня в голове. Раздражающее ощущение.

– Ага. Профе-е-есоре, – со злобой повторяю я.

Дамблдор хмыкает; его теплая рука лежит на моем запястье, и я вижу, какая она худая... и старая... Он весь худой и старый, и неожиданно мне становится стыдно, что я передразнил его. Я не хотел быть грубым.

Я рад, что он пережил Вольдеморта; я рад, что он здесь, в Хогвартсе, со мной и остальными. Это важнее всего – что мы все живы. Я часто думаю об этом, глядя на Рона и Гермиону. Я благодарен им за то, что они не погибли.

Я бы и к Снейпу чувствовал то же самое, если бы не его проклятая способность все усложнять.

– Профессор Снейп, – говорит Дамблдор, – обязательно пришел бы на праздник и на твой день рождения, можешь не сомневаться, Гарри... но сегодня он нездоров.

Нездоров, как же. Острое воспаление зависти – хворь, которая охватывает его всякий раз, когда кому-то уделяют хоть капельку внимания.

Дамблдор смотрит на меня и по-птичьи склоняет голову, когда я фыркаю. Под его взглядом мне снова становится не по себе.

Наливая себе пунша и улыбаясь в ответ на улыбку Джинни, я думаю о том, что да, в последнее время Снейп действительно выглядел странновато. Даже хуже, чем накануне сражения с Вольдемортом. Его волосы стали еще грязнее, лицо приобрело совершенно нездоровый оттенок, да еще эти огромные круги вокруг глаз – ну, вылитая летучая мышь. Он казался каким-то дерганым, странно на всех смотрел, словно слежки боялся, а временами застывал на месте, глядя в никуда.

Может, он и вправду болен, – снисходительно думаю я, а затем, когда пары начинают кружиться по залу в вальсе: Рон с Гермионой, Джинни с Дином, Луна с Джастином, я кладу большой кусок торта на тарелку, беру чашку с чаем и отправляюсь в подземелья.

Я и впрямь чувствую себя лишним на этих танцульках. И вообще, больных принято навещать. Если Снейп нездоров, может, ему будет приятно мое внимание.

Это вряд ли, – хмыкаю я.

В подземельях очень тихо и сумрачно. Все слизеринцы, кто может праздновать, собрались в Большом зале, а остальные... мертвы или оплакивают родных... или ждут суда.

Я подхожу к двери Снейпа и, так как руки заняты, стучу ногой. Как и следовало ожидать, ответа нет.

Здесь холодно, особенно после тепла и красок Большого зала; мне кажется, будто я очутился в другом мире, и даже хочется уйти, но в то же время меня тянет сюда. Я накладываю на чай с пирогом чары левитации и стучу в дверь кулаком. Стучу еще раз. Изнутри не доносится не звука.

– Я не уйду, пока вы не откроете, – говорю я запертой двери.

Если он там, то должен меня услышать. Еще не хватало мне уйти отсюда с чувством, будто я маленький глупый ребенок, от которого можно просто так отмахнуться.

Разве он сам не понимает? Я думал, он понял – однажды мы разговаривали, и он сказал:

– От вас все время будут ждать, чтобы вы блистали на фоне окружающих людей, Поттер. Это ваше обязательство, вот и живите с ним.

Портрет рядом с дверью ворочается и зевает, а затем сердито смотрит на меня.

– Что тебе нужно, бесстыжий мальчишка?

– Как насчет пароля? – спрашиваю я.

– Я не дам тебе никакого пароля. Убирайся.

Да я и не рассчитывал. Оглядываюсь по сторонам – к счастью, на территории Слизерина змеи на каждом шагу. Одна из них свернулась колечком над дверью.

Поторговавшись “для порядку”, она дает мне пароль. Я называю его, и дверь открывается.

Войти не могу: воздух внутри просто гудит от магии. На мгновение я останавливаюсь, делаю глубокий вздох, пытаюсь понять, что же там. Еще барьеры... но с этим я смогу справиться. Я прорываюсь сквозь них, и никто не орет на меня и не вышвыривает вон за то, что я нарушил его уединение.

И впрямь жутковато.

Комнаты Снейпа темные... и пустые... от страха у меня сводит живот – после гибели Вольдеморта я ни разу такого не чувствовал. Что-то не так...

Тут еще и заглушающие чары.

– Finite Incantatem, – говорю я.

И тут прорывается звук. Низкий, пронзительный звук, от которого волосы встают дыбом. Я бросаю торт с чашкой на ближайший столик и бегу в комнату. В спальне тоже темно; я замечаю смятую кровать, исчерченную тенями, но в соседней ванной комнате свет горит. И Снейп там, на полу, корчится, раскачивается, прижимает к груди сжатые кулаки, словно калека... воет. Я не верю; не могу поверить, что такой кошмарный звук может издавать человек. У меня все холодеет внутри. Беззвучно ахаю, застываю на миг, а затем бросаюсь к нему и падаю на колени.

– Finite Incantatem. – Палочка движется вдоль его тела, и он дергается, звук переходит в стон, такой же пугающий. – Finite Incantatem!

Это не то... или просто не помогает... я роняю палочку, тянусь к нему, но не решаюсь притронуться. Струйки пота стекают по его вискам, и уголки зажмуренных глаз тоже влажные, и я убираю прядь волос с его лица. Кажется, он замечает мое прикосновение. Стон обрывается; на мгновение он замирает, а затем поворачивается ко мне. Его губы окровавлены и так искусаны, что кажутся черными, но не это пугает меня сильнее всего. Его глаза, когда он их открывает – совершенно черные, бессмысленные, мутные глаза человека, находящегося на грани безумия. Я знаю это выражение; я видел его в глазах жертв круциатуса... хотел бы я никогда больше его не видеть.

– Проф... – начинаю я. В его взгляде появляется что-то осмысленное, а затем он медленно отнимает руку от груди и протягивает ее ко мне.

– Поттер, – говорит он тихим, робким голосом, хриплым до неразборчивости.– Ты пришел ко мне. Его губы изгибаются; при виде этой улыбки, в которой смешались беспомощность, нежность и облегчение, у меня перехватывает дыхание.

А потом он прикасается холодными и влажными пальцами к шраму на моем лбу. Неожиданно его лицо меняется – похоже, он удивился, наткнувшись пальцами на что-то твердое. Он хмурится и отдергивает руку, и я вижу, что в его глазах как будто что-то захлопывается.

– Поттер? Что вы здесь делаете?

Его речь неразборчива, и он издает все те же тихие звуки, которые были бы криками, если бы он позволил им вырваться, и я сажусь на колени перед ним, не зная, что делать.

– Что это? – спрашиваю я, и в моем голосе звучат истерические нотки.– Что с вами?

– Ничего, – выдыхает он, и это невыносимо – видеть его, слышать, что бы это ни было. – Уходите.

– Я приведу Дамблдора.

С искаженным, почти безумным лицом он пережидает волну боли. Затем говорит:

– Альбус знает.

– Знает?

– Это ничего... просто проклятие... я выдержу.

Неожиданно я замечаю, что его руки мокрые от крови. Кровь на полу вокруг него... а еще разлитая жидкость и битое стекло – такое же сиреневое, как осколок, торчащий из его руки. Я невольно тянусь к нему. Он шарахается от меня, вскрикивает и глядит на меня с ужасом.

– Не прикасайтесь ко мне, Поттер!

– А если использовать оглушающее заклинание? – спрашиваю я. Что-то ведь я могу для него сделать.

– Нет, – он качает головой. – Только... хуже будет... никакой магии...

– Нужно кого-то позвать на помощь.

– Нет! А затем, словно сдавшись, он шепчет: – В шкафу в гостиной. Сиреневый пузырек. Принесите.

Я вскакиваю и бегу, радуясь, что могу хоть чем-то помочь. В шкафу около полудюжины запечатанных пузырьков и десяток пустых. Хватаю один и спешу обратно. Он тянет ко мне окровавленную руку.

– Дай... дай...

– Вы разобьете, как и предыдущий, – тихо говорю я и открываю пробку. Запах тот же, что и висит в комнате, и я его знаю – хоть чему-то я на Зельях научился. Опиум.

– Дай...

– Вы их все выпили? – спрашиваю я, поднеся пузырек к его губам.

Он выпивает содержимое одним глотком, закашливается и зажимает рот ладонью, чтобы не упустить ни капли. Он дрожит, но затем расслабляется, переворачивается на спину и слегка выпрямляется. Его волосы мокрые от пота и липнут ко лбу; полуприкрытые глаза мигают, не глядя на меня. Да он же обдолбаный, – доходит до меня, – накачан наркотиками до ушей. Конечно, он выпил их все, кто бы сомневался.

– Дамблдор, – говорю я. – Помфри. Выбирайте. Его губы движутся почти лениво, но я знаю, что он их просто не чувствует.

– Нет. Уходите, Поттер. С днем рождения. Альбус знает, – сказал он.

Он нездоров, – сказал Дамблдор.

Я недоверчиво качаю головой. Снова тянусь к нему, и он снова шарахается в сторону, словно краб – теперь он уже не так ограничен в движениях.

– Я же сказал, не прикасайтесь ко мне, – бормочет он.

– Или я, или кто-то другой.

Он молчит. Мерлин, у него и мантия – хоть выжимай; я беру его на руки, и его мышцы сведены так, что кажутся деревянными. Он не очень тяжелый – я без проблем отношу его в кровать. Он очень осторожно дышит через нос, словно пытается на чем-то сконцентрироваться.

– Это одно из проклятий Вольдеморта? – спрашиваю я.

– Нет.- Я сажусь рядом с ним на кровать и беру его порезанную руку, затем вспоминаю, что магией пользоваться нельзя. Его рука очень напряжена, когда я начинаю вынимать осколки. – Это было задолго до Темного Лорда, – говорит он. – Который час?

Я гляжу на настенные часы.

– Пять минут девятого. – Хорошо. – Звучит это так, будто ничего хорошего в этом нет – столько безнадежности в его голосе. – Больше половины прошло. Скоро все закончится.

Я перевязываю его руку своим носовым платком и смотрю, как белая ткань пропитывается кровью.

– Почему Дамблдор ничего не сделает?

Он презрительно глядит на меня – при других обстоятельствах это бы меня разозлило. Его рука лежит в моих ладонях, перевязанная и продолжающая кровоточить.

– Что может сделать Дамблдор? – говорит он. – Это же...

И тут все начинается снова. Он выгибается всем телом, глаза вылезают из орбит, незаконченная фраза переходит в крик, а я вскакиваю на ноги и в ужасе смотрю, как его голова мечется из стороны в сторону, а из горла вырываются бессвязные звуки.

– Поттер... – слышу я свое имя между криками. – Поттер... еще пузырек... пожалуйста...

Я срываюсь с места, ошеломленный тем фактом, что он меня *попросил*, а затем возвращаюсь. – Не могу, – говорю я. После предыдущего прошло минут двадцать. Это его убьет.

– Поттер...

– Не могу. – Я плюхаюсь на кровать и пристально гляжу на него, надеясь, что он видит меня мутными от боли глазами. Как Дамблдор допускает такое? Если он знает... то почему позволяет Снейпу гробить себя? – Я не могу, как вы не понимаете?

– Мать твою, Поттер...

Это должно прекратиться; что-то нужно сделать; это не должно продолжаться, я этого не вынесу. Я оглушу его, и мне без разницы...

– Я не могу, – шепчу я и глажу его по лицу. И когда мои пальцы прикасаются к нему, он движется, слепо и стремительно, поворачивается, его руки – перевязанная и невредимая, тянутся к моему паху, ощупывают одежду.

Я теряю дар речи на несколько секунд. Я так потрясен, что не могу пошевелиться. И этих мгновений ему хватает, чтобы расстегнуть молнию... а затем он обхватывает губами мой член. Я громко ахаю. Это что-то невероятное. Он... делает это... со мной. Я никогда... и представить себе не мог... Снейп... и я... он бы никогда... Он никогда бы не сделал этого, я знаю; и не важно, что о нем говорят, не важно, какие чувства он испытывает или не испытывает ко мне. Он никогда бы этого не сделал... если бы не наложенное на него проклятье.

И мое тело сразу же откликается, независимо от отключившегося рассудка. Горячо, влажно и тесно – и его губы скользят по моему члену, вставшему в рекордно короткий срок. Я понимаю, что должен как-то это остановить, я ведь совсем не такого хотел, и позже мы оба об этом пожалеем. Но я не могу. Я чувствую, как сжимается его горло, когда он вбирает в себя мой член все глубже с каждым движением, и даже когда я чувствую, что он давится, его это не останавливает. Я поднимаю руки, чтобы оттолкнуть его, и вместо этого кладу их ему на плечи. И впрямь потрясающе... только что он кричал от боли, а теперь, похоже, боль прошла. И я чувствую, как жаркие волны омывают мое тело, устремляясь вниз – к паху, и я в жизни не испытывал ничего подобного... а потом я кончаю ему в рот, хрипло кричу и сжимаю пальцами его мантию. Он сглатывает; я чувствую, как сжимается его горло вокруг головки, и продолжаю стонать, эти жалкие звуки эхом отдаются у меня в голове.

Затем он отстраняется... и я вижу в его глазах совершенно затравленное выражение. Его волосы в беспорядке падают на лицо, на глаза, глядящие на меня с ужасом пойманного животного, и он подносит ладонь к губам, словно не в силах поверить, на что оказались способными эти губы.

– Поттер, – говорит он. – Прости. Я так виноват перед тобой. Пожалуйста, уйди. Завтра скажешь мне, какой я извращенец.

Я вижу, как меняются его глаза – стекленеют в черноте подступающей агонии, и его голос становится выше, он близок к истерике.

– Уходи! Опять начинается...

Так и есть. Я удерживаю его, когда он с криком падает на подушки.

– В чем заключается проклятие? Как оно действует?

– УХОДИ!

– ЧТО Я МОГУ СДЕЛАТЬ?

Он смеется – это пугающий, искаженный звук, и слезы текут у него из глаз.

– Ты не понял, Поттер? Трахать меня... в рот, в задний проход... все равно. Когда я не... трахаюсь... мне больно.

Больно? Это же его убивает. Секунду я сижу неподвижно, как оглушенный, а затем он повторяет:

– Уходи.

А я говорю:

– Нет, – и беру его руку и снова прикладываю ее к своему паху.

На его лице появляется очень удивленное выражение – словно он не может поверить, что я не шучу, а затем в его глазах вспыхивает такое безумное облегчение, что мое сердце ухает куда-то вниз и замирает там. Я снова чувствую его губы на моем члене, и мое тело отвечает. Снова жар и влажность, и бархатистая глубина, и кровь шумит у меня в ушах, но не от переполняющего меня наслаждения, а от ужасной ярости. Кто бы ни наложил на него это проклятие... каким же надо обладать извращенным разумом... жестоким, чудовищным разумом... чтобы сделать отвратительным и уродливым то, что должно приносить радость и единение...

Я знаю, что секс может быть оружием, очень разрушительным оружием. Я помню Джинни, когда мы ее нашли... но так же знаю, каким он может быть чудесным, естественным и восхитительным. А это... я чувствую себя таким беспомощным, потому что ничего не могу сделать, кроме одного – и я знаю, что буду делать это, чего бы мне это ни стоило... если ему это нужно. Я пытаюсь не думать ни о чем и сосредоточиться только на своих действиях. Затем он без сил сворачивается на кровати, и его голос глухо доносится из-за пелены волос.

– Принеси пузырек, – говорит он. – Это остановит боль... на время. Сейчас двадцать минут десятого. Думаю, уже можно.

– Ты сказал, это скоро закончится, – вспоминаю я, протягивая ему опиум. – Когда же?

Он глядит на меня затуманенными глазами.

– Ах... да. В шесть. Утра.

– ЧТО?!

– Двадцать четыре часа, – говорит он. – Ты не обязан тут торчать, Поттер. Сколько тебе можно повторять?

Двадцать четыре часа? Этого? Как он с ума не сошел? От неожиданной мысли я вскакиваю, как ошпаренный.

– Ведь это не в первый раз, да?

– Да, – отвечает он.

Никогда бы не подумал, что действие опиума заканчивается так быстро. Его руки комкают простыню, и его снова бросает в дрожь. Я осторожно его направляю; на этот раз у меня не встает, но, по-моему, проклятию это без разницы. Его губы все еще онемевшие, и он даже не может приподняться на руках. Как только у меня появляется эрекция, я осторожно вынимаю член из его рта и устраиваюсь у него между ног. Он движется ко мне вслепую, словно загипнотизированный, его тело инстинктивно стремится к избавлению от боли. По-моему, он даже не замечает, как я вхожу в него. Такое впечатление, будто он спит или без сознания, и если бы я позволил себе задуматься над этим, то не смог бы сдержать истерический смех. Но я пытаюсь думать только о своих действиях. Мне трудно разобраться в своих чувствах.

Все ощущения и эмоции смешались. Выделяется среди них только одно чувство – злость на ублюдка, который виновен в этом. Снейп когда-то говорил мне, что нужно освобождать свой разум от эмоций, чтобы враги не смогли воспользоваться ими. И когда я убивал Вольдеморта, я не испытывал злости, а только ясное осознание того, что нужно сделать. Наверное, мне просто повезло. Я совершенно не умею управлять своими эмоциями. Странно, что я могу испытывать одновременно такую злость, и такую... печаль. Я и правда хотел, чтобы у нас с ним все было иначе. А когда он лежит, обессиленный, и я обнимаю его, прижимаясь к нему сзади, то думаю, что сделаю все, чтобы его защитить. Передышка заканчивается слишком быстро. Есть специальные чары для поддержания эрекции. Мы с Роном выучили их “на всякий случай”, хотя до этого мне они не разу не понадобились. Пот разъедает глаза, и мне кажется, что стрелки часов приросли к месту. Так саднит, что мне приходится накладывать на себя исцеляющие чары. И еще очищающие чары, перед тем, как он снова берет в рот. По ходу дела мы оба раздеваемся, но мне кажется, он этого даже не заметил. Меня это тоже совершенно не возбуждает.

Во время одной из кратких передышек я тащу его в туалет и в душ. Я удерживаю его костлявое, безвольное тело под струями воды, и вижу, как что-то розовое стекает по его ногам. Я так устал, что мне уже все равно. Потом еще два пузырька с опиумом... и он уже не в состоянии двигать челюстью... а там, внизу, он так ободран, что не может сдерживать слабые стоны, когда я двигаюсь в нем.

– Все перепробовал... – шепчет он, словно в бреду. – Платил людям... за сутки... так унизительно... решил, что справлюсь сам... и я смог, Поттер, в прошлом году... и в позапрошлом...

В этих комнатах? Накачиваясь опиумом? Крича под заглушающими чарами?

– Как у твоего Люпина, – продолжает он. – В полнолуние. Но я превращаюсь в чудовище... раз в году. Чудовище.

– Я вижу только человека, – говорю я.

Он дрожит в моих объятиях; некоторое время мы можем просто отдыхать и ничего не делать. Я пытаюсь не обнимать его слишком крепко, не причинять ему лишней боли. Затем он напрягается, и я понимаю, что все начинается снова. Мне кажется, что это никогда не закончится. Мне кажется, что я уже ни на что не способен. Но я знаю, что сделаю все. Я не уйду. Я стараюсь не бояться, не проявлять нетерпения. Я должен думать только о нем. Бьют часы, и он неожиданно расслабляется.

* * *

Я лежу на боку, опираясь на локоть, и тереблю пальцами прядь его грязных волос. Наверное, он не замечает этого, потому что не возражает.

– Эй, – говорю я. – Не спи. Ты говорил, что спать нельзя.

– Тебя бесполезно учить, Поттер? Эти твои “эй”...

– А Дамблдор не может снять проклятие? То есть, он ведь умеет... ну, все.

Глупый вопрос. Неужели он не сделал бы этого, если бы мог? Но иногда бывает польза и от глупых вопросов.

– Особенность данного проклятия, – начинает он, и я радуюсь, услышав “этот” его голос, – заключается в том, что снять его может только тот человек, который его наложил.

– И этот человек?

– Мертв, – отвечает Снейп. – Я его убил.

Я замираю... и ругаюсь про себя. Что за лицемерие. Можно подумать, я не убивал.

– Я не знал, – уныло говорит он. – Это редкое проклятие... а что бы ни говорил твой крестный, я не ходячая энциклопедия темных чар.

Я вспоминаю мальчика, которого видел в думоотводе – отчаянного, озлобленного и жалкого, но совершенно не похожего на “черного мага” в миниатюре, как можно было представить со слов Сириуса. Этот мальчик вырос и превратился в мужчину, в постели которого я сейчас лежу, в резкого, сложного и очень неприятного мужчину.

За этого мужчину я буду драться до последнего. Как в тот раз, когда я стоял перед Вольдемортом, и он сказал:

– Ты мой, Северус. Я тогда отчетливо подумал: нет, не бывать этому, я не позволю. А потом сделал то, что собирался – вырвал палочку из рук Вольдеморта, и в следующее мгновение взмахнул своей. Я буду с ним, пока нужен ему. Я хотел, чтобы у нас все было по-другому – чтобы мы могли поговорить и понять друг друга, а потом бы дело дошло и до остального. Но все случилось вот так. Это печальное обязательство, но оно связало нас навсегда.

– Когда он проклял меня, – говорит Северус, – я понятия не имел, что это за проклятие. Оно подействовало на следующий день... и я почти ничего не запомнил. Он сказал, что с радостью поможет мне... но, конечно, не смог в одиночку, и ему пришлось позвать остальных... я и вправду помню это урывками.

– А твой отец? – неожиданно приходит мне в голову мысль.– Как он позволил?...

– Он держал меня, пока тот накладывал проклятие. Он сказал, что я это заслужил... нечего, мол, строить из себя недотрогу... и отказывать людям, которые проявили ко мне интерес...

Я надеюсь, что этот ублюдок мертв, и радуюсь, что второй ублюдок уже на том свете. Разве можно было не прикончить его?

– Как бы то ни было, – говорит Снейп с явной иронией. – Я думал, что это единовременное проклятие. Представь себе мое удивление, когда на следующий год в особняке Люциуса Малфоя... короче, вышел ужасный конфуз. Потом я присоединился к пожирателям смерти, – продолжает он, – и научился непростительным заклятиям. А затем вернулся домой и заавадил его... надо было мне сначала кое-что почитать.

– Но *двадцать четыре* часа?! – У меня до сих пор в голове не укладывается.

– Он не хотел, чтобы это длилось так долго. Наверное, не таким уж он был крутым черным магом.

Мерлин, по-моему, я чуть не захихикал. И еще – глазам своим не верю, но на губах Снейпа появляется слабая улыбка.

Не могу удержаться – протягиваю руку и провожу пальцем по его губам. Он поворачивается и настороженно глядит на меня. А затем, словно защищаясь, отбрасывает мою руку.

– Чего ты хочешь, Поттер?

– Не дать тебе уснуть?

Он бросает взгляд на часы.

– Уже можно. Можешь идти. Видел, сколько времени? Твои друзья замок по камешку разнесут, пытаясь тебя найти.

Я некоторое время раздумываю над его словами и отвечаю:

– Если бы меня искали, они уже были бы здесь, колотили бы в твою дверь и требовали, чтобы ты меня отпустил. Так что они, наверное, знают, что искать не имеет смысла.

Он угадывает то, о чем я умолчал.

– Альбус? – Он угрожающе прищуривается. – Неужели он... Как он посмел! Втравить тебя в это, заставить тебя...

– НИКТО МЕНЯ НЕ ЗАСТАВЛЯЛ!

– Ага, можно подумать, ты бы это понял. Ты такой ребенок, Поттер...

– Пра-а-авда?

Великолепно; мы лежим нос к носу, испепеляем друг друга взглядами, если в моих глазах столько же ненависти, как у него, то мы оба выглядим устрашающе.

– Вчера мне исполнилось восемнадцать, – слабым голосом говорю я.

– Ни хрена себе день рожденьица.

Не могу удержаться – смеясь, откидываюсь на спину. Впервые с прошлого вечера я расслабляюсь и широко разбрасываю руки и ноги, задевая его.

– Поттер. Я резко поворачиваюсь и гляжу на него.

– Что?

– Не знаю, что происходит в твоей пустой голове, но если ты думаешь...

– Ничего я не думаю. – Не хочу, чтобы он закончил свою фразу, и начинаю тараторить: – Ты же сам сказал, что у меня пустая голова. Так что... у тебя это на всю жизнь? Это проклятие?

Мгновение он молчит, словно решая, ответить на вопрос или продолжить меня оскорблять.

– Ты удивишься... но я никогда не думал, что столько проживу. Обычно такие проклятия длятся или двадцать пять, или пятьдесят лет.

– А сколько лет прошло?

– Это был двадцать третий раз.

– Значит, в лучшем случае осталось два раза? Или двадцать семь.

Он не отвечает, ничего вроде “у тебя талант замечать очевидное, Поттер”, и я внезапно понимаю, что он думает об этом проклятии. Всего лишь двадцать четыре часа в год. Это можно перетерпеть – ужасно, мучительно, но можно. Представляю, сколько раз он повторял это себе – что он выдержит, что это не страшно, от этого не умирают.

– В следующем году не строй никаких планов на этот день, – говорю я. – Я загляну к тебе на огонек.

Так просто это не проходит. Он вскидывается, его глаза горят.

– Не лезь в это дело.

– Поздно. Я уже влез.

А ведь между этими датами еще триста шестьдесят четыре дня, но об этом я пока промолчу. Он будет спорить до хрипоты, если я признаюсь, что у меня есть планы и на эти дни, и все они так или иначе связаны с ним.

– Поттер, ты идиот.

У него сонный голос. Его ресницы дрожат, опускаются и не поднимаются больше.

Я гляжу на него и вспоминаю его робкое прикосновение к моему лбу, когда он был так измучен, что не мог отличить реальность от галлюцинации. Я беру его руку и прикладываю его пальцы к моему шраму.

Его глаза закрыты, и лицо слегка разгладилось – я знаю, что он ничего не почувствовал. Я ложусь рядом, лицом к нему, и закрываю глаза. Наверное, я немножко вздремну; Рон с Гермионой, скорее всего, уже волнуются, и нехорошо заставлять их нервничать... Просто побуду с ним еще немного.

Конец